Город и звезды - Страница 63

– Значит, ты полагаешь, что ты – равно как и другие Уникумы до тебя – это часть социального механизма, предотвращающего полный застой? То есть если Шуты – это краткосрочный корректирующий фактор, то ты и тебе подобные – долгосрочный?

Хилвар изложил мысль лучше, чем сумел бы Элвин – но тот имел в виду также и нечто иное.

– Мне представляется, что истина сложнее. Все это выглядит почти так, как если бы при строительстве города возникли разногласия – между теми, кто хотел полностью отгородить его от внешнего мира, и теми, кто склонен был поддерживать хоть какие-нибудь связи. Победила первая группа, но вторая не признала поражения. Я думаю, что Ярлан Зей был одним из ее руководителей, но он не имел достаточной власти, чтобы действовать открыто. Он сделал все, что мог, сохранив подземку и предусмотрев, что некто, не разделяющий страхов сородичей, будет время от времени, но очень редко, выходить из Зала Творения. В сущности, я иногда задумываюсь… – Элвин сделал паузу, взор его затуманился, словно на мгновение он потерял окружающее из виду.

– И о чем ты сейчас думаешь? – спросил Хилвар.

– До меня только что дошло: может быть, я и есть Ярлан Зей. Он мог внести свою личность в Банки Памяти в надежде сломать шаблоны Диаспара, пока город окончательно не закостенел. Когда-нибудь мне следует выяснить, что стало с прежними Уникумами: это поможет заполнить пробелы в общей картине.

– И, кроме того, Ярлан Зей – или, возможно, кто-то другой проинструктировал Центральный Компьютер, чтобы тот специально помогал Уникумам, когда бы те ни появились, – размышлял Хилвар, следуя ходу рассуждений друга.

– Да, именно так. Ирония заключается в том, что я мог получить всю необходимую информацию прямо от Центрального Компьютера, без помощи несчастного Хедрона. Мне бы он сказал больше, нежели ему. Но, во всяком случае, Хедрон сэкономил мне немало времени и научил многому, чего я не смог бы постичь сам.

– Я полагаю, что твоя теория объясняет все известные нам факты, – осторожно сказал Хилвар. – К несчастью, она оставляет открытой самую большую проблему – первоначальное назначение Диаспара. Почему твой народ пытается отрицать само существование внешнего мира? Вот вопрос, на который мне хотелось бы услышать ответ.

– Я собираюсь ответить на этот вопрос, – возразил Элвин. – Но не знаю, когда и как.

Так они спорили и мечтали, а между тем час за часом Семь Солнц расползались в стороны, пока не заполнили тот странный туннель тьмы, по которому несся корабль. Затем шесть внешних звезд, одна за другой, исчезли у края мрака; в поле зрения осталось, наконец, только Центральное Солнце. Находясь пока еще в другом пространстве, оно все же по-прежнему сияло тем жемчужным блеском, который отличал его от всех прочих светил. Каждую минуту его яркость возрастала, и вскоре оно стало уже не точкой, а крошечным диском. А затем диск начал расти у них на глазах.

Последовало краткое предупреждение: по кабине разнесся низкий колокольный звон. Элвин стиснул подлокотники кресла – жест вполне бессмысленный.

Огромные генераторы снова пробудились к жизни; с ослепительной стремительностью вернулись звезды. Корабль упал обратно в космос, во Вселенную звезд и планет, в естественный мир, где ничто не могло двигаться быстрее света. Они были уже внутри системы Семи Солнц: огромное кольцо разноцветных шаров главенствовало на небе. И какое это было небо! Исчезли все известные им звезды, все знакомые созвездия. Млечный Путь более не выглядел слабой полосой тумана далеко на краю небес – теперь друзья находились в центре мироздания, и его грандиозный круг делил Вселенную пополам. Корабль все еще быстро мчался к Центральному Солнцу, а шесть прочих звезд были расставлены по небу наподобие цветных маяков. Неподалеку от ближайшей из них виднелись крошечные искорки планет. Миры эти должны были иметь гигантские размеры, чтобы быть видимыми на подобном расстоянии.

Теперь прояснилась природа перламутрового сияния Центрального Солнца. Огромная звезда была окутана оболочкой газа, смягчавшего блеск ее лучей и придававшего ему этот характерный оттенок. Окружающую туманность можно было различить лишь глядя на нее искоса. Она была свернута в странные формы, ускользающие от взора; чем дольше они всматривались, тем более обширной казалась эта оболочка.

– Ну что ж, Элвин, – сказал Хилвар, – перед нами целая куча миров, и мы можем выбирать. Или ты надеешься изучить все?

– Будем считать, что нам повезло, если нужды в этом не возникнет, – согласился Элвин. – Мы получим всю необходимую информацию, если сможем установить контакт хотя бы в одном месте. Можно было бы направиться к самой крупной планете Центрального Солнца.

– Если она не окажется слишком большой. Некоторые планеты, как мне приходилось слышать, так велики, что гуманоидная жизнь на них не может существовать – люди сломались бы под собственной тяжестью.

– Здесь такое вряд ли возможно: я уверен, что абсолютно вся система – рукотворная. Во всяком случае, мы сможем разглядеть из космоса, есть ли где-нибудь города и дома.

Хилвар указал на робота.

– Задача решена за нас. Не забывай: наш проводник уже был здесь. Он ведет нас к своему дому, – и я очень хотел бы знать, что он сам обо всем этом думает.

Этот вопрос интересовал и Элвина. Но неужели можно было подумать, что робот испытывает нечто похожее на человеческие чувства, возвращаясь к древнему дому Учителя спустя все эти бездны времени?

Во всех контактах с роботом, начиная с того момента, когда Центральный Компьютер снял блокировку, Элвин ни разу не заметил у робота проявления каких бы то ни было признаков эмоций или чувств. Он отвечал на вопросы Элвина и подчинялся его командам, но подлинная личность робота оказалась совершенно недоступной. А в том, что такая личность существовала, Элвин был уверен. Ведь иначе он не ощущал бы смутного чувства вины, которое мучило его, стоило лишь припомнить, как он в свое время перехитрил робота и его ныне дремлющего партнера. Робот все еще верил во все, что говорил ему Учитель.